Отличия русской цивилизации от западной хорошо видны в семейных традициях.

Например, традиционная русская трехпоколенная семья хоть и почти разрушена, но живы связи, которыми поддерживают друг друга родители с детьми, бабки и деды с внуками. Наша русская семейная взаимопомощь, когда безработные дети могут кормиться на пенсию своих родителей, дети-студенты рассчитывают на поддержку отца и матери, а немощные старики знают, что взрослые дети их не бросят и будут опекать до самой смерти, – все это непонятно западноевропейцам, в культуре которых бытует лишь двухпоколенная семья. Здесь обыденностью является студент, сам зарабатывающий себе на учебу, нормальным считается взять у отца деньги в кредит и вернуть с процентами. Здесь никто не осудит человека, отправившего своих родителей в дом престарелых. Русская семейная взаимовыручка и поддержка чужды прагматичным Европе и Америке, нам они позволяют семейно переживать любые трудности и невзгоды.

"Наше, имеющее древние истоки представление о том, что собственность в семье общая и не принадлежит конкретному члену семьи, позволяет детям рассчитывать на дедову и отцову подмогу, на то, что им родители оставят жилье и имущество. Для западноевропейца же нормально, когда родители сдают в аренду пустующую квартиру, а их взрослые дети снимают жилье у чужих.

Столь же крепок у русских обычай доброго соседства, обычай приглашать на главные события жизни не только родню, но и живущих окрест людей. Родины, смотрины и толока ушли из культуры, но крестины, проводы, похороны и поминки по сей день собирают добрых соседей и сородичей. Европейцы и американцы подобные традиции позабыли.

Новые законы давно ввели равенство в наследстве сыновей и дочерей, но отцы по-прежнему желают видеть первенцем сына, подспудно сознавая его наследником и преемником. Семейная иерархия, казалось бы, давно отменена, но свекрови все также желают командовать невестками, а тещи неизменно недовольны зятьями-примаками.

Так сохраняются коренные основы русского семейного права, извести которые можно, пожалуй, лишь вместе с русской семьей, а она умирать пока не собирается. Трехпоколенная семья по-прежнему остается главной ценностью русского человека, и на ее прочном многотысячелетнем фундаменте способно возродиться и дружественное общинное соседство, и национальная государственность."

(Т. Миронова "Броня генетической памяти")

Мы очень многое растеряли, гоняясь за техническим прогрессом и урбанизацией, однако живёт еще где-то под спудом основа чисто русской семейственности, описанной еще в “Домострое” – самой оболганной книге в нашей истории.

Из «Домостроя» берёт своё начало такая свойственная русскому характеру черта, как хозяйственная бережливость, о чём писал в своих работах академик Дмитрий Лихачёв. Текст этого свода пестрит советами об экономном образе жизни и нестяжательстве, при котором надо довольствоваться тем, что есть. Формулы «ешь то, чем можно быть сыту, пей то, чем можно утолить жажду, одевайся так, чтобы не быть нагу» и «что сам можешь сделать, за то денег не плати» сформировали менталитет человека, не стремившегося капитализировать свой заработок.

Отсюда же проистекает тяга русского человека к собиранию разного рода бывших в употреблении предметов, которые они переделывали в нечто необходимое, сохраняя при этом свои сбережения.

Главной целью работы индивида, по мнению автора книги, является не личная выгода и накопление денежных средств для удовлетворения собственных потребностей, а самоограничение для обеспечения самодостаточности домохозяйства.

«Домострой», в отличие от западных собратьев, порицал собирание финансов для своекорыстного пользования, но одобрял его наращивание в целях вложения в новое дело. Данной стратегией пользовались старообрядческие семьи и общины, подарившие России плеяду богатейших купцов, промышленников и меценатов.

Согласно «Домострою», одной из основополагающих добродетелей является труд, причём мотивированный не материальными благами, а моральными стимулами. Трудовая деятельность рассматривалась как нравственное деяние, в котором порицалось поклонение деньгам. Богоугодным делом считалась лишь та работа, при которой человек реально затрачивал свою физическую энергию. Именно поэтому на Руси не любили ростовщиков, считали их капитал паразитическим и всегда с недоверием относились к людям, сумевшим разбогатеть в короткие сроки.

Благодаря «Домострою» русская женщина приобрела такую черту характера как запасливость и хозяйская бережливость. В третьей части данного сочинения помимо многочисленных рецептов приготовления блюд приводились советы, как правильно организовать домоводство, чтобы ни при каких обстоятельствах не испытывать нужду. Так тем, у кого «поместий и пашень, сел и вотчины нет», предлагалось запасаться едой загодя, храня разнообразные припасы – от мороженого мяса до разносолов и варений в погребах. Привив любовь хозяек к консервации «Домострой» невидимо присутствует и в современной жизни, когда, несмотря на обилие продовольствия на прилавках магазина и хроническую нехватку времени, каждая уважающая себя хозяйка всё равно закрывает на зиму соленья, варенья и компоты.

Здесь вместе с запасливостью рождается такая черта русского характера как гостеприимство и хлебосольство, поскольку испокон веков переступивших порог дома посетителей всегда было чем угостить.

Слагая гимн женской хозяйственности, уча её держать дом в порядке и опрятности, «Домострой» завещает уделять время экономному рукоделию, когда ничего не выбрасывается, а идёт на другие нужды: «Как всякое платье кроить, и остатки и обрезки беречь» (гл. 31).

Параллели

Эхом домостроя в России остался такой уникальный социальный институт, как бабушка.

Родители из других стран удивляются тому, что в России бабушка – это не просто престарелая женщина. Этот член семьи больше похож на вторую маму, которая готова всегда заботиться о малыше, если родители не могут этого делать. Она может научить ребенка многим вещам, активно участвовать в его воспитании. Иногда бабушки и дедушки даже живут со своими взрослыми детьми и внуками, чтобы быть рядом и оказывать помощь – это и есть та самая трехпоколенная семья, где старшее поколение имеет возможность напрямую – через голову родителей – передавать свой опыт потомкам.

Лучше всего разницу в родительском менталитете западников и русских видно на конкретных жизненных примерах. Поэтому слово Чарли и Чарлин, американцам, уже 10 лет живущим в русской сельской местности.

“Меня повергло в ужас то, что в первый же учебный день, когда я как раз собиралась подъехать за близнецами на нашей машине (до школы было около мили), их уже привёз прямо к дому какой-то не совсем трезвый мужик на жутком полуржавом джипе, похожем на старые форды. Передо мной он долго и многословно извинялся за что-то, ссылался на какие-то праздники, рассыпался в похвалах моим детям, передал от кого-то привет и уехал. Я обрушилась на моих невинных ангелочков, бурно и весело обсуждавших первый день учёбы, со строгими вопросами: разве мало я им говорила, чтобы они НИКОГДА НЕ СМЕЛИ ДАЖЕ БЛИЗКО ПОДХОДИТЬ К ЧУЖИМ ЛЮДЯМ?! Как они могли сесть в машину к этому человеку?!

В ответ я услышала, что это не чужой человек, а заведующий школьным хозяйством, у которого золотые руки и которого все очень любят, и у которого жена работает поваром в школьной столовой. Я обмерла от ужаса. Я отдала своих детей в притон!!! У меня в голове крутились многочисленные истории из прессы о царящих в русской глубинке диких нравах…

…Не стану далее вас интриговать. Жизнь здесь оказалась совсем не такой, как я себе нафантазировала, гораздо лучше моих ожиданий. Хотя мне невероятно трудно было привыкнуть к самой мысли, что девятилетние мои дети по здешним обычаям считаются во-первых более чем самостоятельными. Они уходят гулять со здешними ребятишками на пять, восемь, десять часов – за две, три, пять миль, в лес или на жуткий, совершенно дикий пруд. Что в школу и из школы тут все ходят пешком, и они тоже вскоре начали поступать так же – я уже просто не упоминаю. А во-вторых, тут дети во многом считаются общими. Они могут, например, зайти всей компанией к кому-нибудь в гости и тут же пообедать – не выпить чего-нибудь и съесть пару печений, а именно плотно пообедать, чисто по-русски. Кроме того, фактически каждая женщина, в поле зрения которой они попадают, тут же берёт на себя ответственность за чужих детей как-то совершенно автоматически; я, например, научилась так поступать только на третий год нашего тут пребывания.

С ДЕТЬМИ ЗДЕСЬ НИКОГДА НИЧЕГО НЕ СЛУЧАЕТСЯ. Я имею в виду – им не грозит никакая опасность от людей. Ни от каких. В больших городах, насколько мне известно, ситуация больше похожа на американскую, но здесь это так и именно так. Конечно, дети сами могут нанести себе немалый вред, и я первое время пыталась это как-то контролировать, но это оказалось просто невозможно. Меня сперва поражало, насколько бездушны наши соседи, которые на вопрос о том, где их ребёнок, отвечали совершенно спокойно «бегает где-то, к обеду прискачет!» Господи, в Америке это – подсудное дело, такое отношение! Прошло немало времени, прежде чем я поняла, что эти женщины намного мудрее меня, а их дети куда приспособленней к жизни, чем мои – по крайней мере, какими они были в начале.

Мы, американцы, гордимся своими навыками, умениями и практичностью. Но, пожив здесь, я поняла с печалью, что это – сладкий самообман. Может быть – когда-то было так. Сейчас мы – и особенно наши дети – рабы комфортабельной клетки, в прутья которой пропущен ток, совершенно не допускающий нормального, свободного развития человека в нашем обществе. Если русских каким-то образом отучить пить – они легко и без единого выстрела покорят весь современный мир. Это я заявляю ответственно.

Адольф Брейвик, 35 лет, швед. Отец троих детей.

То, что русские, взрослые, могут ссориться и скандалить, что под горячую руку может вздуть жену, а жена отхлестать полотенцем ребёнка – НО ПРИ ЭТОМ ОНИ ВСЕ НА САМОМ ДЕЛЕ ЛЮБЯТ ДРУГ ДРУГА И ДРУГ БЕЗ ДРУГА ИМ ПЛОХО – в голову человека, переделанного под принятые в наших родных краях стандарты, просто не укладывается.

Я не скажу, что я это одобряю, такое поведение многих русских. Я не считаю, что бить жену и физически наказывать детей – это верный путь, и сам я так никогда не делал и не стану делать. Но я просто призываю понять: семья здесь – это не просто слово. Из русских детских домов дети убегают к родителям. Из наших лукаво названных «замещающих семей» – практически никогда. Наши дети до такой степени привыкли, что у них в сущности нет родителей, что они спокойно подчиняются всему, что делает с ними любой взрослый человек. Они не способны ни на бунт, ни на побег, ни на сопротивление, даже когда дело идёт об их жизни или здоровье – они приучены к тому, что являются собственностью не семьи, а ВСЕХ СРАЗУ.

Русские дети – бегут. Бегут нередко в ужасающие бытовые условия. При этом в детских домах России вовсе не так страшно, как мы привыкли представлять. Регулярная и обильная еда, компьютеры, развлечения, уход и присмотр. Тем не менее побеги «домой» очень и очень часты и встречают полное понимание даже среди тех, кто по долгу службы возвращает детей обратно в детский дом. «А чего вы хотите? – говорят они совершенно непредставимые для нашего полицейского или работника опеки слова. – Там же ДОМ.» А ведь надо учесть, что в России нет и близко того антисемейного произвола, который царит у нас. Чтобы русского ребёнка отобрали в детский дом – в его родной семье на самом деле должно быть УЖАСНО, поверьте мне.

Нам трудно понять, что, в общем-то, ребёнок, которого нередко бьёт отец, но при этом берёт его с собой на рыбалку и учит владеть инструментами и возиться с машиной или мотоциклом – может быть гораздо счастливей и на самом деле гораздо счастливей, чем ребёнок, которого отец и пальцем не тронул, но с которым он видится пятнадцать минут в день за завтраком и ужином. Это прозвучит крамольно для современного западного человека, но это правда, поверьте моему опыту жителя двух парадоксально разных стран. Мы так постарались по чьей-то недоброй указке создать «безопасный мир» для своих детей, что уничтожили в себе и в них всё человеческое.

Только в России я действительно понял, с ужасом понял, что все те слова, которыми оперируют на моей старой родине, разрушая семьи – на самом деле являются смесью несусветной глупости, порождённой больным рассудком и самого отвратительного цинизма, порождённого жаждой поощрений и страхом потерять своё место в органах опеки. Говоря о «защите детей», чиновники в Швеции – и не только в Швеции – разрушают их души. Разрушают бесстыдно и безумно. Там я не мог сказать этого открыто. Здесь – говорю: моя несчастная родина тяжко больна отвлечёнными, умозрительными «правами детей», ради соблюдения которых убиваются счастливые семьи и калечатся живые дети.

Дом, отец, мать – для русского это вовсе не просто слова-понятия. Это слова-символы, почти сакральные заклинания.

Поразительно, что у нас такого – нет. Мы не ощущаем связи с местом, в котором живём, даже очень комфортабельным местом. Мы не ощущаем связи с нашими детьми, им не нужна связь с нами. И, по-моему, всё это было отобрано у нас специально. Вот – одна из причин, по которой я сюда приехал. В России я могу ощущать себя отцом и мужем, моя жена – матерью и женой, наши дети – любимыми детьми. Мы люди, свободные люди, а не наёмные служащие госкорпорации с ограниченной ответственностью «Семья». И это очень приятно. Это комфортно чисто психологически. До такой степени, что искупает целую кучу недостатков и нелепостей жизни здесь.

Честное слово, я верю, что у нас в доме живёт домовой, оставшийся от прежних хозяев. Русский домовой, добрый. И наши дети верят в это."

Источник