Воспоминания Генри Ньюмана - сержанта 29-ой пехотной дивизии США 1-ой армии генерала Омара Бредли о боях на побережье Нормандии, о немцах, а также размышления о роли русских в этой войне.

Данные воспоминания были опубликованы в сборнике «Долг чести» западного историка Второй мировой войны Йена Бакстера.

«Можно сказать, что в армию я попал случайно, никогда не планировал связать свою жизнь со службой.

Моё детство прошло на окраинах города Индианаполис, в штате Индиана, наша семья влачила довольно жалкое существование, матери приходилось работать на двух работах, чтобы как то прокормить трёх детей – меня и младших братьев.

Отца я почти не помнил, ещё до начала «великой депрессии», он уехал на заработки в Денвер и пропал там без вести.

Мать говорила, что он погиб при странных обстоятельствах на производстве и местный профсоюз решил замять это дело, чтобы не выплачивать компенсацию. Но став постарше я пришёл к мысли, что это были выдумки мамы, а отец никуда не пропал и просто познакомился там с другой женщиной, обрёл новую семью, в которой не нужно было кормить три голодных рта.

Постоянная нужда и мысли о хлебе насущном не оставляли в моей голове места для мечтаний и планировании своего будущего. У матери болели ноги, когда она приходила с работы в прачечной, а потом шла ещё работать ночной сиделкой к неходячей миссис Симонс, то нам с братьями было её очень жалко.

Братья были ещё слишком малы, только я мог как то облегчить её тяжелый труд и подрабатывал в небольшом магазине по соседству с нашим домом, подметал, таскал коробки, принимал товар.

Иногда хозяин магазина - мистер Хью позволял мне стоять за кассой и подрабатывать продавцом. Он редко мне это доверял, отстоять смену в магазине было большой удачей, для нашей семьи каждый доллар был не лишним.


Проблем добавляло то, что в Индианаполисе и его окрестностях, белому парню, вроде меня, приходилось довольно трудно, население города было неравномерным (в 40-ые годы город населяли преимущественно афро - американцы, как минимум на 70%), чёрные ребята постоянно задирали меня, видимо отыгрывались за то несправедливое отношение, притеснения и неравенство между белыми и чернокожими, которые тогда всё ещё царили в США.Когда удавалось сэкономить несколько центов мы с братьями ходили в кино, где часто крутили документальные ленты о том, как наши храбрые морпехи бьют Япошек на островах.

Мы восхищались такими героями, как Джон Базилон, который дал жару Японцам во время битвы на Гуадалканале в 1942 году. В те дни, про Джона писали все газеты, на время он стал даже более знаменит, чем киноактёры.

Насмотревшись на таких героев и смельчаков, как Джон, мы отчаянно дрались с чёрными ребятами из соседнего двора, но побеждали редко, нас было всегда меньше.

В один из таких дней, когда моё 18-летие было не за горами, а перспективы на будущее рисовали мне единственный вариант – это работать на предприятии по изготовлению радиаторов, после окончания школы, так как денег на университет в нашей семье просто нет, то я вдруг принял решение, которого от себя сам не ожидал, я решил записаться добровольцем.

На каждом углу висели плакаты, которые призывали «Послужить на благо своей страны», сулили хорошее денежное довольствие, бесплатное питание и возможность совершить воинский подвиг.

На дворе был 1943 год, война на Тихом океане шла с переменным успехом и наша победа в этой войне была ещё не так очевидна, в Европе заправляли нацисты и правительство США понимало неизбежность своего прямого участия в схватке с Гитлером.

Я тогда подумал, «чёрт, а почему бы и нет?» Вернусь героем, в красивой военной форме, с наградами, стану значимой фигурой в своём захолустье и не один из цветных ребят, что колотили меня, больше не посмеет даже бросить дерзкий взгляд, а наоборот, будут обходить меня за квартал, а при встрече кланяться и называть «мистер Ньюман».

Главным было то, что я смогу вытащить маму и братьев из вечного прозябания, смогу помочь деньгами, маме больше не придётся работать.

Человеку с таким положением, которое я буду иметь после службы, будут просто обязаны предложить достойную работу. Ещё я просто хотел уехать из опостылевшего мне дома, хотел посмотреть и на другие места, помочь мне в этом могла только армия.

Да это были фантазии мальчишки, но тогда они мне казались такими реальными и взрослыми, что я особо и не раздумывал.

Я очень хотел служить во флоте, а ещё больше желал попасть в ряды морской пехоты, чтобы показать, что я не хуже чем Джон Базилон и тоже могу убивать япошек.


На вербовочном пункте меня ждало разочарование, я боялся, что меня могут не взять и откажут, ведь мне было ещё недостаточно лет, но видимо с рекрутами дела обстояли не очень хорошо и мне сказали, что это не проблема.

Разочарование заключалось в том, что именно в морскую пехоту было предостаточно добровольцев, во всех штатах и наш не был исключением, молодые люди, как я, хотели попасть именно в морпехи и приём документов в этот род войск был временно ограничен.

Во флот тоже так просто не брали, чтобы попасть на крейсер, авианосец или другое боевое судно, нужно было пройти длительное обучение, что также не входило в мои планы, я хотел сражаться и стать героем, если не сразу, то как можно быстрее.

Капрал - вербовщик мне сказал, что для таких отчаянных ребят выход только один – это пехота, где обучение быстрее, а дорога на фронт короче.

Так, что мне пришлось поступиться своими желаниями. После учебного полка, который базировался в штате Иллинойс, я попал в 29-ую пехотную дивизию, буквально за пару недель до того, как она отбывала в Англию, где накапливались войска для броска через Ла-Манш и высадки на Севере Франции.

Я думал, что буду сражаться со свирепыми Японцами, в непролазных джунглях, но судьба распорядилась иначе, меня ждала Европа.

В Англии было уютно, несмотря на то, что нам особо не давали шляться по городу и покидать расположение, в редкие увольнительные мы могли пообщаться с местными жителями, которые были довольно милыми и приветливыми людьми.

Британцам было приятно, что теперь они не одни и мы бок о бок с их солдатами, с их мужьями и сыновьями вступим на оккупированную нацистами землю и силой убедим Гитлера отказаться от тирании.

Дома, в США, нам было не так много известно о том, что происходит в Европе, нас больше интересовали дела наших парней на Тихом океане, мы конечно слышали о нацистах и о том, что они делают ужасные вещи, но если честно, мы точно не знали какие именно и как это происходит.

Японцы нам казались более серьезным врагом, про немцев же было известно мало, лишь по рассказам старших офицеров, прошедших окопы Первой мировой.

В нашем понимании, немец – это был какой то солдат в остроконечном шлеме, времён армии Кайзера, а ещё они смешно говорили и любили тушенную капусту. Те плакаты, что нам показывали, давали слабое представление о том, что нас ждёт на самом деле.

Месяца за полтора до начала операции «Оверлорд» на тактических и теоретических занятиях нас ближе познакомили с немецкой армией и их вооружением, а также показали несколько документальных немецких фильмов, которые снимало их военное министерство пропаганды Вермахта.


Но даже после увиденного, у нас не было причин для беспокойства, нас ничего не настораживало, не пугало, казалось, что мы довольно легко справимся с Гитлером и его армией, а потом поедем домой или нас отправят помогать нашим парням добивать япошек.

За пару недель до высадки, занятия стали серьезней, от нас требовали досконального знания карт местности, на которой нам предстоит действовать. Показывали снимки побережья, сделанные с помощью авиационной разведки, каждый должен был знать свою роль и не растеряться, когда окажется на побережье и почувствует под ногами песок пляжа Нормандии.

Пятому корпусу 1-ой армии генерала Бредли, а значит и нашей дивизии, достались для высадки участки «Омаха» и «Юта», за нашим полком был сектор «Дог грин» на пляже «Омаха».

Чем меньше оставалось дней до высадки, тем больше мне хотелось написать домой (нам запрещали писать письма из Англии, видимо в целях конспирации), нервы тоже давали о себе знать.

Мы с почтением и некоторой завистью смотрели на подразделения «Рейнджеров», которые имели некий опыт столкновений с немцами, во время операции «Торч» в Северной Африке, смотря на то как серьезно эти ребята относятся к предстоящим сражениям, нам стало тревожно, всё больше приходило понимание, что мы совершенно не знаем с чем нам скоро придётся столкнуться.

Перед отправкой, нам зачитали знаменитую речь президента Рузвельта о той миссии, что ложится на наши плечи, миссии по освобождению угнетенных народов Европы.

Когда утром 6 июня, наше судно дрейфовало на волнах близ побережья Нормандии, море штормило, а туман был такой густой, что близкий берег было не разглядеть, я весь был в напряжении.

Из - за низкой облачности и тумана было невозможно разглядеть как наши лётчики обрабатывают оборону врага, мы слышали только гулкое эхо которое через плотный и влажный воздух докатывало до нас с побережья. Эффективность огня парней с крейсеров и эсминцев, тоже предстояло оценить только после того как мы займём берег, но корабельные орудия били очень долго и казалось, что от обороны «краутов» (так мы называли немцев) не должно остаться живого места.

Томительное ожидание усиливалось, наш батальон должен был высаживаться во втором эшелоне, вместе со второй волной десанта, когда основные очаги обороны врага должны быть уже подавлены, а береговая линия прорвана.

По тому, как бегали наши офицеры, нервным выкрикам, постоянным попыткам выйти на связь с берегом и получить сведения от частей первой волны, мы понимали, что - то пошло не так. Точнее мы не понимали, просто чувствовали. Такие ощущения лишь увеличивали страх перед неизвестностью.

Когда пришёл приказ и мы начали грузиться в десантную баржу, я успокоился, я считал, что Господь не позволит мне умереть, ведь я так молод и не успел ещё толком ничего не успел сделать значимого в своей жизни.


Гораздо позже, когда я увидел, что эта война забирает самых молодых, здоровых, сильных и даже детей, без разбора и жалости, то понял, что Бог просто отворачивался от людей в такие моменты.

Баржа неслась через туман, а вокруг всё отчетливей к звуку боя идущего на берегу, прибавлялись крики людей, тонущих в воде, людей, чьи баржи просто не доплыли до берега и перевернулись.

Берег вырос перед нами быстро и неожиданно, баржа, влетев на мелководье, ударилась днищем об песок, мы все повалились друг на друга, когда трассирующие пули засвистели над головой, то разум отключился, настало время инстинктов и животного страха.

Берег не был взят, оборона не была прорвана, те немногие кто остался от первой волны десанта сгрудились на берегу, прячась за импровизированными и ненадежными укрытиями, лишь горстке храбрецов удалось добраться до спасительных песчаных утесов, где они были вне досягаемости вражеского огня.


Старших офицеров почти не было, остатками разбитых батальонов никто не управлял, нашим лейтенантам и сержантам пришлось взять руководство и над ними тоже. Прямо на берегу под шквальным огнём формировались боевые группы из уцелевших.

Шокированных и потерявших самообладание приводили в чувства пощёчинами и криком.

Из – за отсутствия боевого опыта мне казалось, что стреляют отовсюду, иногда было ощущение, что по нам ведут огонь даже с тыла, со стороны воды. Сейчас очень трудно восстановить картину боя, всё вспоминается отрезками, какими то моментами, я и не мог видеть всего, что происходит, какое то время я лежал, уткнувшись лицом в песок и боялся поднять голову.

Не у всех парней было оружие, многие потеряли его в воде, специально выбросили, чтобы облегчить себе ношу и не утонуть, другие от страха забыли как обращаться с оружием. Я помню парня, который не мог снять с предохранителя свой «Томсон», он просто забыл, как это делается.


Мы ждали поддержки танков, ещё не зная, что почти не один из них не добрался до берега, они утонули. К нам подбежал неизвестный лейтенант, не знаю, из какого батальона, он взял меня и ещё одного парня из моего взвода за руку и потащил за собой, едва мы поменяли своё укрытие, как там раздался взрыв от упавшей мины, лейтенант спас жизнь мне и тому парню.


Не знаю сколько прошло времени прежде чем на фланге удалось совершить прорыв и в эту брешь устремились стихийно собранные боевые группы, не знаю правда или нет, но говорят многие немцы стали сразу сдаваться, как только увидели, что наши парни уже в их окопах. Лишь несколько дотов долго оказывали упорное сопротивление.

Я плохо помню детали, это был мой самый первый и самый неосознанный бой, помню, что я стрелял в том направлении куда мне указывали, но толи от страха, толи из за большого расстояния я не видел врагов.

Только ближе к вечеру берег был полностью очищен от врага и стрельба прекратилась, мы ждали, когда на захваченную полоску суши прибудет подкрепление.

Наша задача была удерживать занятые позиции, мы опасались вероятных контратак врага, у нас не было сил идти дальше, командование боялось появления немецкой бронетехники, нам нужно было удержать, что есть.

Только на следующий день, когда лейтенанты переформировали батальоны и на берег выгрузили танки, мы смогли выступить в направлении Сен-Ло.


Впереди было много тяжелых боёв, немцы опомнились и не хотели отдавать дороги ведущие на Карантан и Шербур, оказывая нам очень сильное противодействие.

Большой шок вызывала их бронетехника, которая казалась неуязвимой, погода не всегда давала нам пользоваться воздушным прикрытием, а базука показала себя не такой эффективной, как нам рассказывали на учениях.

Меня поражал контраст, некоторые немцы были похожи на подростков, они быстро сдавались, были напуганы и не хотели воевать, с такими поначалу мы налаживали контакт, угощали их сигаретами, но всё чаще нам стали попадаться другие части, очень обученные и крайне упорные.


Тогда я не видел различий между их обычными солдатами и СС, мне казалось, что СС это просто более подготовленные части, что то вроде наших «Рейнджеров» и морской пехоты, но когда мы увидели, что они вешают на столбах мирное население, а многие французы расстреливаются на месте лишь за подозрение или намёк в симпатии к американцам, то мы поняли, кто они.

Уже позже, после Парижа и операции «Кобра» («Фалезский котел»), если была такая возможность, вообще не брали их в плен, разбирались прямо на месте.

В первый раз я услышал про них, после случая в Сен Вите, когда по приказу офицера СС были расстреляны наши пленные парни, тогда я понял, что это фанатики, к ним не должно быть жалости, как к бешенным и опасным животным.


Иногда меня посещали мысли о том, что может лучше было остаться в Индианаполисе? Драться с ребятами во дворе гораздо легче, чем смотреть на весь это ужас, война не для кого не проходит бесследно, невозможно вернуться с войны тем же человеком, каким был раньше.

После того как наши войска вошли в Париж, а мы имели возможность отдохнуть, выспаться и пофлиртовать с француженками, уверенность снова вернулась в наши сердца, а окончательная победа казалась близкой. Я как раз тогда получил звание сержанта и мы здорово напились с ребятами. До сих пор вызывает улыбку, как мы пьяные бегали по улочкам Парижа от нашего военного патруля.

Мы тогда услышали о том, что русские провели крупное наступление и взяли в плен сотни тысяч немцев на Восточном фронте, нам тогда показалось это какой то ошибкой, а сообщение уж слишком невероятным.

Какие сотни тысяч «краутов»? Откуда? Ведь мы воюем здесь почти со всей немецкой армией, неужели русские вообще умеют воевать?

Так нам тогда казалось, но уже осенью того года нас ждало жестокое разочарование, наши лучшие десантные части не смогли добиться успеха в Голландии, понесли тяжелые потери и война затянулась.

Мы так и не смогли пересечь границу Германии до Рождества, немцы с каждым днём лишь упорнее сражались, лишая нас надежды живыми и невредимыми вернуться домой.

Во время тяжелых позиционных боев на «Линии Зигфрида» весь наш батальон следил за сводками по радио, мы читали газеты, отслеживали обстановку на Востоке, мы болели за этих неизвестных нам русских, понимали, что если они поднажмут и дадут парням Адольфа хороший пинок, то немцы не смогут подкидывать сюда подкрепления и возможно нам станет легче, возможно «крауты» сдадутся.


Я встречал русских в 1945 году, весной, уже после того как они смогли занять Берлин, общение было недолгим, мы с моим приятелем, Кларенсом Фишем, получили увольнительные, а также целый список, от нашего батальона, того, что мы должны привести парням из Берлина на память, даже наш капитан наказал нам привести и выменять на что угодно у русских бутылку настоящей водки и какой - нибудь сувенир.

Водки раздобыть не удалось, но мы привезли ему головной убор, похожий на нашу форменную пилотку, только другого покроя, он был доволен.

Ещё нам удалось выменять у русских фару с их танка, но в батальоне она не пригодилась и мы выменяли её у своих танкистов на ящик французского бренди, слышал, что они поставили фару с русского танка на командирский «Вулварин» и были весьма довольны.


Тогда, в 1945 году я смог оценить весь масштаб происходящего в Европе и понял, что я принял участие в гораздо более масштабных событиях, чем произошли на Тихом океане, хотя очень уважаю парней, которые выполняли там свой долг.

В сентябре я вернулся домой, вернулся не героем, а просто одним из тысяч других парней прошедших войну, главное я вернулся живой, а вот Джон Базилон погиб в феврале 45-го на острове Иводзима.

Мне кажется, лучше неизвестным, но живым, чем популярным, но мертвым.

Через год мне написал мой бывший сослуживец, предложил хорошее место работы в Бостоне, я переехал к нему и перевёз свою семью.

Я понял, что всё произошло, не так как я изначально планировал.

Я не стал героем, и я до сих пор не знаю, война больше забрала в моей жизни или больше привнесла, многому научила и сделала сильнее?

Вскоре я встретил в Бостоне свою будущую жену Сару, а через три месяца мы поженились, а через 9 месяцев на свет родился наш первенец, я назвал его Джон.

Джон Ньюман - главный маленький герой моей жизни.

Из воспоминаний Генри Ньюмана.

Чтобы помнили